Санкция Айгер - Страница 86

Придав складной плитке относительную устойчивость, – точнее сказать, воткнув ее между собой и Жан-Полем, – Андерль чашку за чашкой варил тепловатый чай – вода закипала, не успев как следует нагреться. Все расположились достаточно близко друг от друга, и чашки можно было передавать из рук в руки. Они пили и молча блаженствовали. Хотя каждый и заставил себя проглотить несколько кусочков твердой пищи, клейкой и безвкусной в обезвоженных ртах, именно чай спасал от холода и утолял жажду. Плитка работала целый час, время от времени альпинисты чередовали чай с чашечкой-другой бульона.

Джонатан забрался в свой мешок на гагачьем пуху и обнаружил, что если он сейчас сможет заставить себя расслабиться, то тем самым сможет и сдержать лязг зубов. За исключением того времени, когда он действительно активно шел в гору, холод, который все они испытали после купания в ледяной воде, заставлял его постоянно дрожать, и на это впустую тратилась энергия и истощались нервы. Выступ был таким узким, что ему пришлось сесть верхом на рюкзак, чтобы, не прикладывая постоянных усилий, держаться на скале – да и то его положение было почти вертикальным. Он привязался к крюкам, вбитым позади, двумя отдельными веревками на тот случай, если Карл попытается перерезать веревку, пока он дремлет. Хотя Джонатан и предпринял эту разумную меру предосторожности, он считал себя в относительной безопасности. Те, кто были внизу, не могли легко добраться до него, а то, что он находился прямо над ними, означало, что если Карл сбросит его или обрежет обе веревки, он, падая, увлечет за собой двух остальных, а он сомневался, что Карл так уж хочет остаться на стене в одиночестве.

Если не считать собственной безопасности, больше всего Джонатана беспокоил Жан-Поль, предпринявший самые минимальные усилия для обустройства. Теперь он болтался, всем весом налегая на удерживающие его крючья, смотрел вниз, в темную долину, и с бессмысленным видом принимал протягиваемые ему чашки чая. Джонатан понял, что тут что-то весьма не так.

Веревка, которая соединяет двух людей на горе, – это нечто большее, чем вспомогательное средство, сделанное из нейлона. Это нечто органическое, передающее тончайшие сигналы о намерениях и самочувствии от одного человека к другому; это еще один орган осязания, психологическая нить, провод, по которому текут токи бессловесного общения. Рядом с собой Джонатан ощущал энергию и яростную решимость Карла, а снизу – бесцельные порывистые движения Жан-Поля – странные всплески маниакальной силы, чередующиеся с каким-то почти бессознательным ворочанием, передающим неуверенность и замешательство.

Когда наступление ночи, совпав с прекращением их физической активности, придало холоду особую пронизывающую силу, Андерль вывел Жан-Поля из прострации и помог ему забраться в спальный мешок. По заботливости, проявленной Андерлем, Джонатан понял, что и австриец тоже через веревку, соединяющую их нервные системы, почувствовал в Жан-Поле какую-то ненормальную рассредоточенность.

Джонатан нарушил тишину, крикнув вниз:

– Как дела, Жан-Поль?

Жан-Поль развернулся в своей подвесной системе и посмотрел вверх с оптимистической улыбкой. Кровь текла у него изо рта, сочилась из ушей, зрачки глаз сужены. Сильная контузия.

– Я чувствую себя прекрасно, Джонатан. Но вот что странно. Я ничего не помню, после того как камень сбил меня с опоры. Наверное, это было целое событие. Жаль, что я его проспал!

Карл и Джонатан переглянулись. Карл собирался что-то сказать, но его перебил Андерль:

– Смотрите! Звезды!

Клочья облаков стремительно пробегали между людьми и звездами, попеременно то закрывая, то открывая свет каждой звезды причудливыми волнообразными движениями. Потом все звезды внезапно исчезли.

Жуть этого эффекта усиливалась еще и тем, что на склоне не было ветра. Впервые на памяти Джонатана воздух на Айгере был неподвижен. И, что было самым зловещим, воздух был теплым.

Никто не нарушил полную тишину. Густая вязкость ночного воздуха напомнила Джонатану тайфуны в Южно-Китайском море.

Затем, сначала тихо, но все увеличиваясь в объеме, появилось гудение, похожее на звук большой динамо-машины. Казалось, гудение исходило из недр самой горы. В воздухе разнесся горьковато-сладкий запах озона. Вдруг Джонатан обнаружил, что как завороженный смотрит на клюв своего ледоруба, который лежал всего в двух футах от него. Клюв был окружен зеленоватым нимбом огней святого Эльма. Они мерцали и пульсировали, а потом, с трескучей вспышкой, ушли в скалу.

Верный до конца, тевтонской склонности подчеркивать очевидное, Карл сложил губы в слово “фен” – и в этот самый момент первый разряд грома, от которого содрогнулась вся скала, заглушил звук этого слова.

АЙГЕР, 12 ИЮЛЯ

Бен вынырнул из беспокойной дремы, как утопающий на поверхность. Отдаленный рев лавины слил воедино его бессвязный сон и ярко освещенный, какой-то нереальный вестибюль отеля. Он моргнул и посмотрел по сторонам, стараясь сориентироваться в пространстве и времени. Три часа утра. В креслах, развалившись, как брошенные манекены с вывернутыми шарнирами, спали два помятых репортера. Ночной портье переписывал данные из списка на карточки. Движения его были сонными и автоматическими. Скрип пера разносился по всему помещению. Поднимаясь с кресла, Бен с трудом отлепил ягодицы и спину от пластикового покрытия. В вестибюле было довольно прохладно – это от снов его пот прошиб.

Он потянулся, разгибая затекшую спину. Вдалеке гремел гром, и шум его усиливался шипением сходящих снегов. Бен пересек вестибюль и заглянул на пустынную террасу, безжизненную в косом свете из окна, как декорации, выставленные за кулисы. В долине больше не шел дождь – вся буря сосредоточилась в вогнутом амфитеатре Айгерванда. И даже там она постепенно теряла силу – ее вытеснял холодный антициклон с севера. К рассвету станет совсем ясно, и склон будет полностью виден. Другое дело, будет ли на нем что видеть.